Молдова и Кипр – зеркальные истории на пути к Европе

Сергей ЧЕБАН

Чем дальше будет продвигаться Кишинёв в направлении достижения полноценного членства в Евросоюзе, тем острее будет вставать вопрос о возможной «кипризации» Молдовы

Вопросы территориальных и политических разломов в Европе остаются одним из серьёзных вызовов системе безопасности на континенте. Кипр и Молдова – две страны со своими уникальными особенностями и историей, но в то же время объединённые одной ключевой проблемой: присутствием непризнанных образований, ставших не только камнем преткновения на пути евроинтеграции, но и ареной для тонких дипломатических игр. Последние события на Северном Кипре, где к власти пришёл оппозиционный политик Туфан Эрхюрман, а также скорое назначение опытного дипломата Валерия Киверя на направление приднестровского урегулирования дают повод сравнить эти два вопроса. Особенно учитывая то, что наши власти уже не раз вспоминали кипрский прецедент для интеграции в ЕС. «Президентские выборы», состоявшиеся 19 октября в Турецкой Республике Северного Кипра (ТРСК), стали для наблюдателей неожиданностью. Победа Эрхюрмана, представляющего оппозиционную Республиканскую турецкую партию, была воспринята как символ дрейфа общества в сторону решения конфликта с остальной частью острова. Многие аналитики там прямо назвали итоги выборов «самым серьёзным политическим поражением Реджепа Эрдогана за пределами страны». Но при ближайшем рассмотрении становится ясно, что структурная зависимость Северного Кипра от Анкары остаётся неизменной. Поэтому новый лидер, при всех своих «европейских» сигналах, будет вынужден выдерживать и курс на тесное взаимодействие с Турцией. Северный Кипр, по сути, представляет собой турецкий протекторат, живущий на турецкие дотации, пользуясь субсидиями в здравоохранении и образовании. Турция является гарантом безопасности ТРСК, контролируя численность и структуру местных вооружённых сил. Более того, именно турецкое военное присутствие является фактором стабильности режима. Политические циклы в северной части острова давно приобрели маятниковый характер: каждые выборы чередуются сторонники «федеративного решения» и адепты концепции «двух государств». На деле это не меняет сути, так как Северный Кипр не способен формировать полностью самостоятельную переговорную позицию. Так что даже победивший Эрхюрман, объявивший о готовности к переговорам с Никосией, подчеркнул, что «никакое определение внешней политики без консультаций с Анкарой невозможно». «Парламент» ТРСК, принявший накануне выборов резолюцию в поддержку «двугосударственного решения», фактически связал руки новому руководителю непризнанного образования. Тем самым Анкара сохранила стратегическую рамку, в которой любое сближение с греками должно оставаться декларативным, а в реальности она продолжит крепко держать «свою» часть острова. Для Евросоюза эта проблема давно превратилась в парадокс: у его члена Республики Кипр де-факто часть территории находится под управлением другого государства. Кроме того, членство в ЕС не стало для Никосии инструментом принуждения оппонентов к компромиссу. Более того, всё как раз наоборот: именно Турция использует существующую статусную неопределённость как рычаг давления. Нынешний баланс между Анкарой и Брюсселем, главным образом из-за зависимого положения ЕС от турецкой роли в миграционной политике и региональной безопасности, делает восприятие кипрского вопроса в европейских столицах как «замороженного конфликта с управляемой температурой». Молдова, на первый взгляд, сегодня находится на диаметрально противоположном пути от Кипра. Страна официально подала заявку на вступление в ЕС, активно готовится к запуску переговоров с Еврокомиссией. Однако приднестровский регион остаётся тем самым препятствием, которое делает евроинтеграцию условной и неполной. Главное же сходство нашей страны и Кипра тут очевидно – как у Северного Кипра есть Турция, так у Приднестровья есть Россия. Москва, как и Анкара, использует «замороженные конфликты» как элемент системы влияния на отдельно взятые государства и на региональное поле в целом. Механика патронажа в обоих случаях схожа. И Турция, и Россия формируют на зависимых территориях особые модели «контролируемой автономии», снабжают их ресурсами и обеспечивают безопасность военным присутствием. При этом они позиционируют себя как гарантов безопасности местного населения, противопоставляя себя «несправедливой политике» международных структур и бывших метрополий. Для Турции ТРСК – это символ геополитической устойчивости, инструмент в торгах с ЕС и НАТО, фактор влияния в Восточном Средиземноморье, элемент тюркской идентичности. Для России приднестровский регион – плацдарм влияния в Восточной Европе, средство давления на Молдову и Украину, а также символ защиты русскоязычного населения. Появление на ниве реинтеграции опытного дипломата Валерия Киверя вместо рядовой фигуры из депутатской обоймы PAS (Роман Рошка) может восприниматься как сигнал того, что наши власти всё-таки намерены оживить переговорный процесс. Киверь, обладающий большим опытом в отношениях с Россией, Украиной и структурами СНГ, может стать фигурой, способной сформулировать такую концепцию, которая могла бы совместить евроинтеграцию и реинтеграцию. Если в новых подходах будут просматриваться какие-либо «кипрские элементы», то речь, скорее всего, будет идти о поиске стабильной архитектуры сосуществования двух берегов Днестра с высокой степенью управляемости этого неурегулированного конфликта. Тема возможной «кипризации» Молдовы вращается в экспертных кругах уже не первый год. Подобный сценарий предполагает фактическое сохранение территориального разделения при юридическом единстве и одновременном вступлении в Евросоюз в международно признанных границах. Однако пример Кипра наглядно демонстрирует, что членство в ЕС не решает проблему раскола государства и, более того, институционализирует этот статус-кво. Если наше руководство пойдёт по этому пути, то евроинтеграция, скорее всего, произойдёт без воссоединения страны. Брюссель вполне может закрыть глаза на замороженный статус конфликта, особенно если Кишинёв продемонстрирует непрерывность реформ и необратимую лояльность европейской политике. Как показывает практика, Турция и Россия сегодня всё чаще действуют не как конкуренты, а как ситуативные партнёры, в том числе это касается и упомянутых «непризнанных зон». Обе страны научились использовать конфликты низкой интенсивности как (гео)политический рычаг в диалоге с Западом. Москва, утратив возможности политического влияния в Молдове, вероятнее всего, внимательно следит за кипрским процессом, видя в нём возможную модель поведения ЕС в отношении территорий с неопределённым статусом. Логика Кремля тут очевидна: если Брюссель сумел сохранить отношения с Никосией при фактическом разделении острова, что ему мешает сделать то же самое с Кишинёвом? Для Брюсселя оба файла являются тестом на способность проводить политику «отложенной интеграции» в динамично меняющихся условиях. Таким образом, кипрское урегулирование и включение нашей страны в Евросоюз становятся не столько вопросом реинтеграции обеих стран, сколько лакмусовой бумагой того, как далеко Евросоюз готов следовать своим принципам, когда всерьёз сталкивается с реальной геополитикой. Сами же Кипр и Молдова, видя себя в составе единого европейского блока, при этом продолжат нести на себе бремя «нерешённого территориального вопроса», который делает их членство неполноценным и с оговорками. Вместе с тем нужно понимать, что если Кипр – это уже де-факто сложившийся исторический сюжет, то Молдова лишь вступает в период, когда придётся выбирать между скоростью интеграции и полнотой суверенитета. Поэтому нашим властям в самое ближайшее время предстоит решение сложнейшей задачи о том, как продвигаться к ЕС, не отказываясь от части собственной суверенной территории. Пример Кипра в той или иной степени может служить опорной моделью, но вместе с тем и предостережением – интеграция возможна, но она предполагает определённую цену в виде геополитического компромисса.