Позиции России в Европе: размышления накануне встречи Путин-Трамп

Сегодня в Хельсинки проходит ожидаемая двусторонняя российско-американская встреча на высшем уровне. Известно, что диалог пройдет в формате «тет-а-тет» с последующим подключением к дискуссиям делегаций сторон за рабочим завтраком. Общение лидеров стран-наследниц биполярной системы мироустройства, рухнувшей в конце прошлого века, закономерным образом приковывает внимание экспертов, журналистов и политиков со всего земного шара. Климат в диалоге Вашингтона и Москвы прямым или косвенным образом сказывается на всех государствах, более-менее причастных к мировой политике. Основная, но едва ли определяющая интрига встречи – наличие или отсутствие т.н. «большой сделки», которая могла бы прекратить или, на худой конец, «систематизировать» политическую конфронтацию США и России в последние годы. Понятно, что для обеих стран геополитическое соперничество является мощным ресурсом внутренней политики, доставшимся в наследство со времен «холодной войны» – в этом смысле приходится рассчитывать хотя бы на установление неких «правил игры» во взаимной конфронтации. А с учетом того, что сама по себе идея «большой сделки» – очень сильное упрощение, подержанное журналистами и рассчитанное на обывателя, возможные «джентельменские договоренности» Путина и Трампа могут носить лишь ограниченный тактический характер, если вообще будут. Кроме всего прочего, никакой глобальный торг между США и Россией невозможен еще по причине серьезных различий в качестве современной внешней политики стран: США с конца прошлого века ведут в зонах своих интересов системную сетевую работу на всех уровнях, которая никогда не прекращается. Что касается России, то Москва, похоже, все больше тяготеет к внешнеполитическому авантюризму. Сразу оговоримся – мы принимаем во внимание тот факт, что стратегия поведения Москвы на международной арене стала такой, какая она есть сегодня, в силу целого комплекса объективных и субъективных обстоятельств. Роль и значение каждого из них – тема для отдельной статьи, а лучше - целого исследования, которое станет возможным по итогам смены конфигурации властных элит в России. Мы лишь попытается субъективно описать некоторые черты российской внешней политики, опираясь на тенденции ее развития в европейском направлении. В конце концов, великие умы прошлого говорили, что именно обладание «хартлендом» является ключевым показателем успеха для мировых центров силы. После распада СССР внешняя политика Москвы являла собой гремучую смесь из наследия прошлого, бессилия настоящего и непонимания будущего. С одной стороны, Кремль решался на определенные тактические проекты наподобие поддержки непризнанных Абхазии, Южной Осетии и Приднестровья, с другой – играл в субмиссивную дружбу с условным Западом, неловко и отчаянно пытаясь втереться в круг респектабельных демократических держав. После прихода к власти Владимира Путина ситуация существенно изменилась – Россия мало по малу разобралась с печальным наследием 90-х годов, жестко «закрыла» чеченский вопрос, установила стабильно функционирующую вертикаль власти (в том числе, на федеральном уровне) и стала самостоятельным игроком на международной арене. К тому времени отношения между лидирующими странами СНГ – Россией, Белоруссией, Украиной и Казахстаном – в целом можно было назвать союзническими. Инерционная эксплуатация доставшихся в наследство от СССР хозяйственных связей, близость элит и мировоззрений обеспечивали более-менее нормальный диалог столиц, в особенности, Минска и Москвы, уже к началу 2000-х образовавших Союзное Государство. Шли годы и ситуация менялась. Перед Россией стояла задача выработки и реализации глобального внешнеполитического курса, который мог бы отвечать возросшим амбициям страны. Европейский союз наращивал усилия по втягиванию бывших советских республик в свою орбиту. Москва, Минск и Астана постепенно развивали концепт Евразийской интеграции – с одной стороны, очевидный и необходимый для крупнейших стран региона, с другой – выступающий «зеркалом» интеграции европейской. В Украине и Грузии произошли первые цветные революции, что уже тогда могло служить для Москвы веским поводом задуматься о необходимости системной работы с соседями по линии неправительственного сектора, как то делали США и страны Европы. Определенные выводы в Кремле были сделаны, но их оказалось, как мы узнаем позже, недостаточно. В 2008 году к власти пришел ближайший соратник Путина Дмитрий Медведев. Несмотря на присутствие экс-президента во главе правительства, команда Медведева позиционировалась как на порядок более либеральная и открытая к диалогу с Западом. При Медведеве Россия достаточно успешно сближалась с ЕС, даже несмотря на события в Южной Осетии и жесткое подавление Москвой грузинской агрессии. Активно развивался дискурс о грядущем безвизовом режиме между ЕС и Российской Федерацией, а концепт «евразийства» обзавелся новой трактовкой как «единая Евразия от Владивостока до Лиссабона». Вторая каденция Владимира Путина на посту президента ознаменовалась ревизией наследия Медведева и явной прагматизацией отношений с ЕС. Процессы сближения с Брюсселем замедлились, идея евразийской интеграции вновь стала «суверенной» вотчиной России, Казахстана и Белоруссии, а будущий Евразийский союз вновь стал трактоваться как альтернатива союзу Европейскому. Пропагандисты и эксперты вдохнули новую жизнь в концепты «Русского мира» и «СССР 2.0», сущность которых толком не ясна и по сей день. По случаю активизации процессов евразийской интеграции Кремль все таки счел нужными западные практики работы с гражданским сектором и запустил ряд собственных проектов по линии работы с соотечественниками и пророссийскими активистами за рубежом. Тем не менее, два первых десятилетия постсоветской России привили внешней политике Москвы один существенный и крайне серьезный недостаток – отсутствие системности и четкого стратегического понимания курса развития. В 90-е было попросту «не до того», в 2000-е активный рост экономики и благосостояния, позволявший щедро «подкармливать» союзников, сформировал иллюзию того, что все будет хорошо само по себе. Как результат, никакой серьезной работы на уровне элит и гражданского сектора не велось, в то время как европейские государства и США эту деятельность не прекращали ни на день. Кроме того, было упущено главное – Россия не пыталась создавать реального, продуманного и аттрактивного образа будущей действительности, который ожидал бы государства Европы при условии лояльности Москве. Иными словами, Россия не создала такой модели общественного устройства, которая привлекала бы широкие массы соседних государств. В этих условиях РФ оказалась в уязвимом положении, так как обеспечивала лояльность союзников лишь прямыми финансовыми вливаниями и остатками былой «дружбы народов». Что и сыграло с ней злую шутку в 2014 году в виде Украины, ставшей для всей российской внешней политики и «моментом истины», и приговором одновременно. Сегодня, по прошествии нескольких лет, можно с полной уверенностью говорить о том, что Москва была абсолютно не готова к украинскому кризису. Какой бы блестящей, по мнению пула московских пропагандистов, не была операция по аннексии Крыма, один полуостров – едва ли достойная плата за практически полную потерю влияния на крупнейшее государство Европы, а в прошлом – одного из главных торгово-экономических партнеров. Кроме того, российская авантюра в Донбассе, не доведенная не то чтобы до логического конца, а вообще ни до чего – стала ярким показателем и реального потенциала, и решимости Москвы к конфронтации. Неслучайно именно украинский кризис стал ингибитором интеграционных процессов в Евразии, к сегодняшнему дню застопорившихся настолько, что лишь ленивый не критикует концепт «Евразийской интеграции» как непродуманный и откровенно поверхностный. Показательно, что и украинский кризис не изменил ровным счетом ничего в части системности в российской внешней политике. Для Украины так до сих пор и не создано мало-мальски позитивной повестки, а на федеральных медиа России который год подряд муссируется тема о скорой «смерти» режима в Киеве и страны в целом. Неудивительно, что в таких условиях единственное, что происходит в политике реальной – продолжающийся разрыв российско-украинских связей по всем направлениям, который может свидетельствовать лишь о том, что на украинском направлении в Москве «поставили крест» как на бесповоротно проваленном. Наряду с этим Москва не предпринимает внятных усилий для поддержания своего положительного реноме и в диалоге с другими традиционно близкими ей столицами. Ситуация в отношениях с Белоруссией год от года ухудшается, пусть и наиболее сдержанными темпами. Российское руководство фактические перестает воспринимать Минск как глобального, цивилизационного союзника, радикально прагматизируя свои отношения с Беларусью и сводя их к конкретным экономическим показателям. Об этом, в том числе, могут свидетельствовать кризисы российско-белорусских отношений последних лет, связанные с ценами на энергоносители и поставками продуктов питания. По оценкам многих экспертов недавняя встреча Путина и Лукашенко прошла в явно напряженной атмосфере – недаром после нее бессменный лидер Беларуси был откровенно не в духе и говорил о возможной потере суверенитета своей страны. Обращает на себя внимание тот факт, что Минск все больше ищет благосклонности со стороны Брюсселя и Вашингтона, что также может свидетельствовать об отсутствии каких-либо внятных гарантий стабильности страны, которые могла бы предоставить Россия. Российско-казахстанское взаимодействие и вовсе исчезло из повестки федеральных СМИ РФ – последним ярким всплеском внимания (опять же, в конфликтном ключе) к Астане была ситуация с переходом Казахстана на латинскую графику. Из признанных Россией в 2008 году Абхазии и Южной Осетии все чаще звучат тревожные сигналы о катастрофическом падении финансовой поддержки со стороны РФ – что могло бы показаться наглостью, если бы только Москва не считала нужным построить поддержку Цхинвала и Сухума исключительно на тех же принципах прямых влияний, что и с остальными (уже прошлыми) союзниками. В Молдавии РФ упорно пытается сохранить иллюзию некоего продуманного плана действий, поддерживая лидера местных социалистов, президента Игоря Додона – которого в самой стране открыто обвиняют в «вассальных» отношениях с местным олигархом Владом Плахотнюком, контролирующим в Молдове все и вся и обострившим посредством марионеточного правительства отношения с Москвой до невообразимого предела. Что касается соседнего Приднестровья, то здесь Россия, похоже, вообще предпочла законсервировать свое влияние на уровне буддистского созерцания на грядущее, при этом оставляя за собой право выражать недовольство действиями местных властей. О падении интереса Москвы к происходящему в Приднестровье может свидетельствовать и назначение Дмитрия Козака на пост спецпредставителя президента РФ по «Республике Молдова» одновременно с упразднением отдельной должности спецпредставителя по «ПМР». В сухом остатке позиция России по развитию отношений с Европой характеризуется тремя основными признаками: бессистемность, готовность защищать исключительно фундаментальные интересы и склонность к отдельным тактическим проектам, имеющим преимущественно имиджевое значение. К таковым можно отнести, как ни странно, тот же Крым, чье присоединение имело в большей степени символическое значение, нежели стратегический  и тем более экономический гешефт. К базовым интересам в этом смысле следует относить такие принципиальные аспекты, как военное присутствие или торговлю энергоресурсами. К примеру, на приднестровском направлении наличие в непризнанной республике российских военных – единственная тема, по которой Москва готова реагировать решительно и последовательно. В части энергоресурсов показателен уже упоминавшийся пример Белоруссии – по вопросу цен на газ Кремль, как представляется, сегодня готов вести жесткий торг с кем угодно и «без оглядки» на последствия такой позиции в будущем. Таким образом, ни в самой Москве, ни в ее окружении никто наверняка не возьмется ответить на вопрос, почему и зачем Россия делает что-либо на международной арене. Никто не обладает реальным пониманием того, что может предложить РФ своим союзникам – или просто партнерам – в обозримом будущем, как Москва позиционирует себя и кем пытается стать. Внешняя политика Кремля последних лет – это набор труднообъяснимых шагов, реакций и шоу-проектов, преподносимых пропагандисткой машиной России в качестве некоего хорошо продуманного и оттого не понятного обывателю плана. Принимая во внимания это обстоятельство, вернемся к началу – «большая сделка» невозможна хотя бы потому, что предмет какого-либо глобального торга в диалоге США и России отсутствует по той причине, что одна из его сторон попросту не может обоснованно сформулировать своих требований ввиду их отсутствия. Вместо «большой сделки» может существовать лишь некий набор конкретных тактических договорённостей по злободневным темам – и то лишь там, где по ним будет общий интерес. Вероятнее всего, общий язык Москва и Вашингтон могут найти в фундаментальных вопросах безопасности, с тем, чтобы оградить себя от никому не нужного риска прямой военной конфронтации, совсем недавно едва не случившейся в Сирии. В остальном же коммуникация современных центров силы едва ли может быть комплементарной – Россия все еще находится в поиске себя, который, рано или поздно либо приведет ее к затворничеству, либо заставит кардинально переосмыслить свою сущность. По иронии судьбы, история показывает, что оба варианта развития событий не состоятся без новых потрясений для всего Русского мира – пусть сущность этого концепта так до сих пор никем толком не раскрыта.